Неточные совпадения
Когда
на другой день стало светать, корабль был далеко от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать
на палубе, поборотая вином Грэя; держались
на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший
на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он
сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
Их, как малолетних, усадили было в укромный уголок, и они, с юными и глупыми физиономиями, смотрели полуразиня рот
на всех, как молодые желтоносые воронята, которые,
сидя в гнезде, беспрестанно раскрывают рты, в ожидании
корма.
Там обыкновенно кроют их шатром, так же как тетеревов, но куропатки гораздо повадливее и смирнее, то есть глупее; тетеревиная стая иногда
сидит около привады, пристально глядит
на нее, но нейдет и не пойдет совсем; иногда несколько тетеревов клюют овсяные снопы
на приваде ежедневно, а другие только прилетают смотреть; но куропатки с первого раза все бросаются
на рассыпанный
корм, как дворовые куры; тетеревов надобно долго приучать, а куропаток кроют
на другой же день; никогда нельзя покрыть всю тетеревиную стаю, а куропаток, напротив, непременно перекроют всех до одной.
Кречетки живут парами; самец и самка
сидят попеременно
на яйцах не более двух недель с половиною; оба кружатся над охотником, стараясь отвлечь его в сторону, налетают гораздо ближе и вьются неотступнее кроншнепов, с которыми вместе, по крайней мере в продолжение лета, питаются совершенно одинаким
кормом. предположить, что и впоследствии времени самец разделяет с самкою все заботы о детях до полного их возраста, хотя кречетки исчезают так скоро, что нельзя сделать наблюдения над выводками молодых, уже начавших летать.
Я сознавал, что надо людей подбодрить как-нибудь. Стрелки и казаки
сидели на веслах лицом к
корме. Я воспользовался этим и, собрав все силы легких, крикнул...
Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком
на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом,
сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее,
на маленьком креслице,
сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные
корм носили и звери их слушались; как
на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали.
Я поставил им водопойку, а когда вода замерзала, то клал снегу; поставил две небольшие березки,
на которых птички
сидели и ночевали, и навалил
на пол всякого
корма.
— Вы начальник, вы сила; я у вас только сбоку буду, секретарем. Мы, знаете, сядем в ладью, веселки кленовые, паруса шелковые,
на корме сидит красна девица, свет Лизавета Николаевна… или как там у них, черт, поется в этой песне…
Привел меня
на корму парохода, где за столиком
сидел, распивая чай и одновременно куря толстую папиросу, огромный повар в белой куртке, в белом колпаке. Буфетчик толкнул меня к нему.
Выразив удовольствие, что случайно дал полезный совет, я спустился в небольшую каюту с маленьким окном в стене
кормы, служившую столовой, и сел
на скамью к деревянному простому столу, где уже
сидел Тоббоган.
— Пароход бежит по Волге. Через забор глядит верблюд, — импровизирует
на корме парохода высоким дискантом под немудрую гармошку молодой малый в поддевке и картузике, расположась
на круге каната, а я
сижу рядом,
на другом круге, и, слушая его, убеждаюсь, что он поет с натуры: что видит, то и поет.
Там, налаживая
на стерлядей запрещенную снасть,
сидя верхом
на корме своего челнока, опустив кривые, темные ноги в темную воду, он говорит вполголоса...
На корме сидит атаман с ружьем,
На носу стоит есаул с багром,
Посередь лодки парчевой шатер.
Ни о чем не думая, ни о чем не помышляя, сам после не помнил, как сошел Василий Борисыч с игуменьина крыльца. Тихонько, чуть слышно, останавливаясь
на каждом шагу, прошел он к часовне и сел
на широких ступенях паперти. Все уже спало в обители, лишь в работницкой избе
на конном дворе светился огонек да в келейных стаях там и сям мерцали лампадки. То обительские трудники, убрав коней и задав им
корму,
сидели за ужином, да благочестивые матери, стоя перед иконами, справляли келейное правило.
— А нам-то, по-твоему, без пения быть? — с жаром возразила Таисея. — Без Варвары
на клиросе как запоют?.. Кто в лес, кто по дрова?.. Сама знаешь, сколь было соблазна, когда хворала она… А я-то для вас и гроша, должно быть, не стою?.. А кем обитель вся держится?.. У кого
на вас есть знакомые благодетели?.. Через кого
кормы, и доходы, и запасы?.. Слава Богу, тридцать годов игуменствую — голодные при мне не
сидели… Не меня ль уж к Самоквасовым-то в читалки послать? — с усмешкой она примолвила.
Однако разговор кое-как шел и, верно, продолжался бы долее ввиду решительного нежелания гостей отойти от стола с закуской, если бы капитан не пригласил их садиться за стол и не усадил королеву между собой и доктором Федором Васильевичем, чем вызвал, как показалось Володе, быть может, и слишком самонадеянно, маленькую гримаску
на лице королевы, не имевшей, по всей вероятности, должного понятия о незначительном чине Володи, обязывающем его сесть
на конце стола, который моряки называют «баком», в отличие от «
кормы», где
сидят старшие в чине.
На крайней барже у самой
кормы сидел на рогожке плечистый рабочий. Лапоть он плел, а рядом с ним
сидел грамотный подросток Софронко, держа стрепанный клочок какой-то книжки. С трудом разбирая слова, читал он вслух про святые места да про Афонскую гору. Разлегшись по палубе, широ́ко раскинувши ноги и подпирая ладонями бороды, с десяток бурлаков жарили спины
на солнопеке и прислушивались к чтению Софронки.
Лодка!.. Он готов был нанять пароход. Через несколько минут все общество спустилось вниз к пристани. Добыли большой струг. Ночь стояла, точно она была в заговоре, облитая серебром.
На Волге все будто сговорилось, зыбь теплого ветерка, игра чешуй и благоухание сенокоса, доносившееся с лугового берега реки. Он шептал ей,
сидя рядом
на корме, — она правила рулем, — любовные слова… Какие?.. Он ничего не помнит теперь… Свободная рука его жала ее руку, и
на своем лице он чуял ее дыхание.